Что действительно происходило на территории, которая называется словом Чечня?
Правду можно узнать лишь от того, кто пытается передать свои впечатления от увиденного и пережитого с максимальной искренностью. Но иначе и не получается говорить о том, что производит самое сильное впечатление на войне – о смерти.
На протяжении предложенного Вам романа перед читателем воссоздается то, из чего состояли боевые действия в Чечне. Глазами очевидца переданы ощущения человека, убивающего других и стремящегося избежать собственной смерти.
Необходимость уцелеть в кровавой бойне определяет мораль и взгляды героя на происходящее. Месяцы командировки, вереница смертей и кровавые бои – все обыденно для войны. Но открывает много неожиданного для того, кто привык смотреть на военные действия с расстояния. Операции по сопровождению колонн, «зачистке» сел раскрывают новые черты характера российского солдата, приоткрывшиеся в ходе чеченской войны.
Отрывок из романа
Сергей Ермолов
Добро пожалова в ад.
24
Рота готовилась к предстоящей операции.
Рано утром, еще до восхода солнца, был взорван фугас на подъезде к блок-посту. Никто не пострадал.
Все ждали приезда кого-то из командования, суетились и нервничали. Иногда, как отдаленный гром, доносились звуки выстрелов – это артиллерия вела беспокоящий огонь по позициям боевиков.
Большую часть времени солдаты проводили, сидя на солнце. Есть, спать, писать письма – других дел у них не было. Полный отдых.
Всю первую половину дня меня мучил понос, болела спина и кололо в паху. Я не мог понять, почему организм подвел меня.
Из соседней палатки доносились пьяные крики и я двинулся туда «полечиться». Войдя внутрь, я увидел развалившегося поперек кровати подполковника со стаканом в руке, женщину, пьющую с ним, двух майоров. Я никого из них не знал и лишь чувствовал, что оказался в тупике.
- Что-нибудь найдется выпить? – спросил я.
- Есть немного.
- Давай, что есть.
Чтобы опьянеть и забыть о происходящем вокруг, мне приходилось пить больше, чем прежде.
- Как у вас дела? – спросил майор.
- Хуже быть не может. Завтра опять на операцию.
- Никакого отдыха?
- В этом-то и дело.
Глухо звякнули алюминиевые кружки. Я выпил, будто сделал глубокую затяжку сигаретным дымом и почувствовал, как медленно разливалось по всему телу тепло. Я ел, мучаясь от жары. На стол иногда падали капли пота с лица.
Гнетущее настроение не прошло и после выпитого, однако что-то все же изменилось. В голове шумело и способность мыслить исчезла. Я сидел неподвижно, не различая путающиеся мысли. Я не хотел слушать ничьи сумасшедшие бредни. Меня охватило непреодолимое желание ударить майора. Но благоразумие не позволило этого, и я сдержал свою злость.
Я закурил. Во рту было противно, сигарета казалась отвратительной.
- Завтра двадцатое, - сказал я. – Мне осталось десять дней.
- Да, - ответил майор и оглянулся через плечо. Может быть, сплюнул незаметно для меня.
Когда я вышел наружу из палатки, воздух показался мне прохладным и свежим. Я сделал несколько глубоких вдохов.
Я забыл взять свои сигареты, поэтому мне пришлось «стрельнуть» одну у сидящего рядом бойца. Закурив, я молча смотрел в землю.
Не помню, как я оказался в своей палатке.
Я хотел подняться на ноги, но не мог, хотел шевельнуться – не мог, хотел крикнуть – и тоже не мог. Я словно утратил все чувства и ничего не видел, ничего не слышал, ничего не ощущал. Подняв руку и дотронувшись до своего лица, я испугался. Казалось, что мое лицо трогали чьи-то чужие руки. Я рванулся, вскочил на ноги и тут же упал. Началась сильная рвота. Возникли приступы боли и меня охватило отчаяние. Напряжение от борьбы с собственными страхами было слишком велико – по мне текли струйки пота. Мысли путались у меня в голове.
Я опасался за свой разум, мое сознание затуманилось. Всегда проще и вернее придерживаться какой-нибудь навязчивой идеи.
Чем беспощаднее война, тем она в действительности оказывается гуманнее.
Я вспоминал многое, о чем было неприятно и тяжело вспоминать.
Боевые действия погружали солдат в уныние и растерянность. Ребята называли Россию «землей», как будто Чечня находилась где-то в космосе, как будто она настолько нереальна, что можно ставить жизнь с ног на голову и действовать как угодно, лишь бы выжить. Солдаты начинали говорить вслух о том, о чем каждый из них думал про себя. О том, чтобы стереть Чечню с земли. Хорошим чеченцем мог быть только мертвый чеченец. Врагом был любой человек, который не имел отношения к федеральным войскам.
Где-то в будущем была победа – наша главная цель. Казалось, что и все мои проблемы решатся сразу же, как только закончится война. Но чем ближе мы приближались к миру, тем более упорное сопротивление встречали.
Я опять осознал, что уже не молод, осознал бессмысленность этой войны – бессмысленность не убийства, а бесконечных, изо дня в день повторяющихся операций и возвращений с гнетущим сознанием, что я опять ничего не достиг, ничего не изменил и только рисковал жизнью ради ничтожных результатов, гадал, не предали ли меня уже, не знал, кому доверять. Война перестала быть просто боевыми операциями и превратилась в постоянную неизвестность. Никто на этой войне не верил, что она может закончится. Для меня стали безразличны все правила войны. Смерть научила меня не доверять логике. Но эта мысль уже не утешала. Мои силы были на исходе.
Меня охватило странное чувство. Я хотел бы его передать, но вряд ли сумею это сделать.
Я перечитывал свои записи и вдруг ощутил непреодолимую слабость. Слова словно впитывали мою жизнь. Часть души, которая сопротивлялась, помертвела. Я почувствовал в себе смерть.
Я не хотел умирать. Я упрашивал себя не умирать.
Мою роту пытались комплектовать быстро утомляющимся мальчиками, которые не могли таскать на себе снаряжение, но зато умели умирать. Они ничего не понимали в войне, оказываясь под обстрелом, подставляли себя под пули.
Я не хотел себя утешать. Мы все были обречены на глупую смерть. Я учил своих ребят умирать.
Я долго лежал, не смыкая глаз, пытаясь разобраться в своих мыслях, словно изучал самого себя, как изучают безнадежно больного, которому недолго осталось жить. Я боялся додумывать свои мысли до конца.
Мне предстояло нудное ожидание рассвета. Надо было примириться с еще одной очевидностью: я утратил всякое чувство времени.
Я всю жизнь придерживался одного принципа: видеть, помнить и молчать. Но в Чечне я сумел изменить всем своим принципам.
Отрывок из второго романа.
Сергей Ермолов
Формула действия
новый мужской детектив
24
Чувство, что тебе не дают приблизиться к чему-то важному.
Я тороплюсь закончить историю моей жизни. Чувствую, что больше писать не буду. Я могу быть лишь выразителем своих шизоидных ощущений.
В ожидании нет ничего необычного. Каждый человек чего-то ждет.
Быть одному правильнее, чем быть среди людей. Подобными признаниями я раскрываю свою шизоидную сущность.
Но что это, как не желание разорвать меня унижением напополам.
Неудачи делали меня злым.
Только жизнь против всех может иметь смысл.
Любой человек – мой враг.
Моя странность объясняется мужским воплощением женственности моей матери – я ведь похож на нее.
Мой мир утратил устойчивость и рассыпался на мелкие кусочки. Я испугался своего одиночества.
Люди неравнодушны только к собственной смерти.
В этом мире плохо не мне одному.
Я достаточно своеобразен, чтобы суметь выделиться из окружающих меня людей. Мне необходим опыт жизни, не похожий на жизнь ни одного другого человека. Я всегда был не тем, кем казался окружающим.
Жизни никогда не бывает достаточно, чтобы рассказать о самом себе.
Мне опять снится смерть.
Похоже на то, что это даже меня не беспокоило.
Я пытаюсь рассказать об очень важном для меня. Человек должен отвечать за свои поступки.
Я всегда думаю о том, что произойдет через минуту. Мыслей не много. Стараешься записать даже случайную.
Я завидую людям, которым не приходится прятаться от самих себя.
Я отказываюсь обсуждать эту тему. Все, тема закрыта.
Жизнь несправедлива. Смерть – другое дело. Смерть демократична.
Все же я ощущаю, что отдаляюсь от реальной действительности.
Ни один человек не интересен никому, кроме себя.
Ни прошлого. Ни будущего. А запутаться в настоящем очень легко.
Я завистлив. И этот недостаток мешает жить. Я стал злиться чаще. Теперь мне для злости не нужна причина. В людях слишком много зла.
Человек никогда не бывает таким, каким воображает себя.
Мне хочется, чтобы мой рассказ оказался ложью. Очень сложно выдумывать свою вину. Непонятно, откуда я смогу взять для этого силы.
Я уверен, что у человека нет более опасного врага, чем он сам.
В любом случае меня не удастся испугать одиночеством. Я окружаю себя невротическими знаками. Я не позволю притворству людей обмануть меня.
Вряд ли я мог использовать время своего одиночества с большей пользой для себя.
Неспособность подчиниться делает меня одиноким.
Весь мир пуст. Никогда еще я не ощущал настолько его пустоту. Единственно разумный образ жизни – жить сегодняшним днем.
Чувства палача никогда не бывают просты. Я должен объяснить то, что не понимаю сам.
Кто-то отнесется к моей судьбе с любопытством. Найдутся и такие, ля кого зависть будет естественна.
Жизнь убийцы очень интересна.
Я очень старательно пишу смертные приговоры.
Я боюсь стать рабом одного действия.
Чего в себе боятся другие люди?
Я знаю, что человек не может быть защищен всегда.
Я приближаюсь к смерти. Человечество приближается к смерти. Мое настроение не может быть другим. Я не успеваю следить за всеми изменениями в себе. Очень важны знаки смерти.
Думаю, такую способность можно считать талантом. Я не хвастаюсь, но это действительно очень непростое дело.
Когда я нанесу следующий удар?
Через месяц?
Через неделю?
Мне нравится выдумывать жесты, которыми я приношу жертвы смерти. Я боюсь казнить случайно.
Я очень осторожен. Но невозможно быть осторожным всегда.
Каждый человек может убить тем способом, какой ему больше нравится.
Нужно уметь казнить. Вряд ли есть смысл учиться в жизни чему-то другому.
Мне хочется научить приносить жертву смерти любого человека.
Очень важно уметь правильно выбрать момент для жертвоприношения. Обмануть можно всех. Нет надежного способа уберечься от неожиданного нападения.
Надо успокоиться и собраться с мыслями. Нечего психовать и дергаться.
Способность человека ненавидеть делает его равным Богу. Человек – это подобие Бога. Я тоже часть Бога, и ему никуда от этого не деться. Мне необходимо ощущать себя врагом всех людей. Я не сомневаюсь, что однажды Бог принесет в жертву смерти всех людей. Время может подтвердить мою правоту.
Вам не повезло, что я не писатель.
Не хочу сублимировать свое желание приносить жертвы смерти в творчество. Приходится действовать.
Если бы я хотел стать писателем, то обязательно написал бы роман под названием «Особо опасный». И начинался бы он так:
Сегодня у всех опять серые лица. К ним невозможно привыкнуть. Я всегда расстраиваюсь, когда вижу их. У меня странная реакция на серый цвет. Опять пора идти к психиатру.
Когда я был у него в последний раз, он мне сказал: «Ваша патология без изменений. Главное – держать ее под контролем».
И я стараюсь держать ее под контролем. Но если честно, то контролирует меня она. А если еще честнее: мы с ней заодно. Только это тайна.
У меня много тайн. Со временем их становится больше. Я их тоже классифицирую. Есть несколько первой степени. Все остальные я рассказываю при случае. Люди любят слушать чужие тайны. И располагаются к тебе. А для меня очень важно расположение людей. Я не такой, как они. Но с ними приходится жить и я приспосабливаюсь. Но получается не всегда. Уже есть несколько случаев первой степени, когда это не получилось.
Говорят, что черный цвет – это символ смерти. Я не люблю черный цвет. Ненавижу. Мне повезло, что я умею ненавидеть. Мой цвет – красный.
Когда я рассказал об этом психиатру, он сказал: «Все, что ни делается, все к лучшему». Иногда он перестает казаться мне дураком.
Когда я сказал об этом Артуру, он мне ответил: «Кретин». Его я тоже казню.
Все знают, что Артур умный. Я знаю, что он умнее меня. Превосходство чужого ума – это не повод для казни. Но если бы он был только умен.
Еще он умеет унижать. И это делает его моим врагом. Врагом первой степени. А это уже серьезно.
Я всегда становлюсь серьезен, когда занимаюсь проблемами первой степени.
В этот дневник я буду записывать только впечатления от смерти. Все прочее несущественно. И не стоит внимания. Заслуживают внимания только впечатления первой степени.
Что же здесь происходит?
Когда ты читаешь эти строки, я могу стоять у тебя за спиной.
Я знаю, что доберусь до тебя. Если не на этой неделе, то на следующей. Если не в этом месяце, то когда-нибудь. Я знаю. Я уже знаю себя и знаю, на что я способен. Все зависит от меня.
Если можешь, значит – должен. Вы живете в аду, и мне вас не жаль.
Отрывок из третьего романа.
Сергей Ермолов
Смешная любовь
роман о любви
29
Я думаю и думаю над тем, что произошло, и почему так произошло. А когда человек живет только прошлым – это уже старость.
Расставание с любимым человеком противоестественно. Я уверен в этом. Я знаю, что мне никто и никогда не сможет заменить Наташу. Она мне нужна. Единственная.
Она не хочет замечать мое присутствие. При встречах просто проходит мимо. В ее мире я уже не существую.
Воспоминания о Наташе мучают меня. Я не могу не вспоминать. Я дошел до такой степени отчаяния, когда не получается думать ни о чем другом и не ждешь никакого облегчения. Я не уверен, что это когда-нибудь закончится.
Глупо пытаться утешиться словами.
Я опять не могу уснуть. Попробовал почитать. Но и с этим занятием ничуть не лучше. В лице, которое смотрит на меня из зеркала, есть лишь боль и обида. Это Наташа сделала его таким. Я встретил любимую женщину и потерял ее.
Я не могу зачеркнуть свое прошлое и смотреть на него, словно оно произошло не со мной, а с кем-нибудь другим. Мой мир опрокинулся. В нем все сместилось так, что прежний порядок уже вряд ли сможет восстановиться.
Я не могу жить без любви. Не могу дышать. Я хожу по улицам и не вижу, какого цвета небо. Мне нужно, чтобы Наташа любила меня.
Оказавшись ненужным Наташе, я перестал быть необходимым самому себе. Я думаю о себе, как о чем-то ненужном. Без любви я перестаю ощущать себя живым.
Я отказываюсь быть нелюбимым. Эта возможность пугает меня. Я не могу примириться с невозможностью любви.
С полным содержанием романов можно ознакомиться на http://www.proza.ru/author.html?ermolov
http://www.litkonkurs.ru/index.php?dr=17&luid=4547
"Добро пожаловать в ад" Сергей Ермолов.
Модератор: portishead
Были разные.
21
Наша рота выполняла интересную задачу в районе Кишим-Юрта. Мы должны были произвести "зачистку" села.
Следовало спешить и всю ночь мои бойцы прошагали ни разу не остановившись на отдых. Когда рассвело, сделали небольшой привал.
Я точно знал одно: я должен быть утром у высоты 1341. У меня была только одна цель – 1341. Смысл предстоящей ночи.
Мы охотились за боевиками, а боевики охотились за нами.
Внезапно я остановился и замер без движения. Война быстрее всего учит осторожности. Из тумана появлялись фигуры моих ребят. Я считал их по мере приближения. Все оказались на месте.
Тропа была достаточно широкой и удобной. Но при подходе к селу бойцы цепью разошлись по склону и почти бегом двинулись вниз по скользким от утренней росы камням.
Мы подошли к обыкновенному селу.
Его жители продолжали заниматься своими делами, не обращая на нескольких солдат никакого внимания, пока в село не зашли все мои ребята.
Совсем неожиданно жители забеспокоились, и тогда я приказал задержать двух подозрительных и привести их ко мне. Солдаты собрали целую толпу из чеченцев, которые кричали и не могли понять, что происходило.
Я оглядел чеченцев. Они напоминали мне стадо баранов. Трясущиеся, норовящие сбиться в одну шевелящуюся кучу. Жались друг к другу, словно это могло спасти их от смерти.
- Молчать! – закричал Самсонов. – Заткните свои поганые чеченские глотки!
На нас смотрели с тревогой. Одна из женщин что-то громко закричала и попятилась назад.
- Ты что, хочешь получить пулю? – спросил Самсонов. – Ты получишь ее.
Солдат вскинул автомат к плечу.
Гордеев повалил стоящего чеченца отличным ударом в затылок и ударил другого в голень. Петунину удалось нанести удар коленом прямо в пах ближайшему дикарю и полностью отключить его. Левков, менее быстрый, смог лишь ударить по лицу прикладом какую-то старуху.
Остальные бросились бежать от нас врассыпную.
Грохнула очередь, за ней другая и кто-то из солдат закричал:
- Так вам и надо, грязные ублюдки!
Я выстрелил в толпу и увидел, как после этого несколько человек упали. Чтобы как-то оправдать свои действия, я выстрелил еще. Когда участвуешь в абсурдной войне, то для придания ей смысла иногда делаешь что-то непонятное.
- Убейте их! – крикнул я. – Убейте всех до одного!
Но ребятам приказ убивать был не нужен. Капустин уложил двоих прежде, чем они поняли в чем дело. Вергасов попал в одного.
Огонь открыли все. Одни стреляли стоя, с руки, другие – опустившись на колено, третьи – лежа, сопровождая каждую очередь ругательствами или шутками.
Страх рассеял толпу. Однако бежать было некуда – пули летели со всех сторон. Повсюду раздавались крики и стоны.
Одна из женщин, упавшая ничком, была еще жива. Она оперлась на руку и, подняв голову, смотрела на солдат, что-то хрипя по-чеченски.
Меня разозлило ее сипение, и я подошел к ней сбоку. Только в последний момент она увидела пистолет. Откинув голову, она вцепилась зубами в мою руку. Левой рукой с размаху я ударил ее в подбородок, и, когда зубы разжались, выстрелил в голову.
Я нагнулся, чтобы осмотреть лежащие тела. Один из стариков еще дышал и, приставив "стечкина" к его уху, я нажал на спусковой крючок. Я ни о чем не думал. Все казалось правильным. То, что противник не сопротивлялся, не казалось мне противоречием.
Я просто отключился. Мой разум отключился. Я действовал, как заведенный. Без всякого понятия о смысле, о цели. Просто начал убивать кого мог и как мог. Что-то на меня нашло. Я никогда не думал, что на это способен.
Чувство злобы, переполнявшее меня, прорвалось и нашло выход.
- Кто-нибудь еще не знает, что нужно делать? – спросил я.
Солдаты стреляли по всему, что казалось подходящей целью.
Иногда оказываемое сопротивление только раззадоривало ребят.
Дверь дома оказалась закрыта на замок. Я с размаху ударил ногой в дверь, которая, треснув, распахнулась. В одном из углов что-то шевельнулось, и я выстрелил туда.
Все очень просто. Но только так и можно было завоевать Чечню.
Я начинал сознавать, что делаю. Мне было позволено все. Война не может быть ничем иным, кроме желания смерти и жажды крови, которая требует утоления.
Не надо было просить, плакать, сопротивляться – все было бесполезно.
Солдаты охотились на жителей. Достаточно было кому-нибудь показаться, как его убивали. Пули летели вдоль улиц, обстреливали дома, пронизывали окна.
Я вбежал во двор, наткнулся на корыто с водой, сорвал с веревок какое-то тряпье, бросил в окно гранату. В доме ухнуло, полыхнула вспышка, разлетелись стекла во всех рамах. Внутри раздались крики и громкий детский плач.
Разгром села продолжался не меньше часа. Я кидал гранаты в окна, затем, вбегая, бил длинной очередью справа налево.
В чеченском аду мы теряли многих ребят и должны были отомстить за них.
Солдаты сносили заборы, поджигали дома, убивали все, что могло быть живым. Если не стрелять по "чеченам", то нам в Чечне было просто нечего делать.
Все казалось слишком серьезно. Бойцы видели перед собой врагов, хотя и без оружия. В бою никто не способен спокойно рассудить, что происходит.
Несколько домов уже горело. Вокруг густыми клубами стлался вонючий, удушливый дым. Солдаты забрасывали в дома гранаты и продолжали быстро двигаться дальше. Вопли женщин и плач детей становился еще громче.
Это был бой по правилам войны. Точнее, без всяких правил. Лишь ненависть, жажда крови и стремление покончить с врагом любым путем, любой ценой.
У нас не было причин для убийства, только оправдания. Мы убивали, чтобы выжить и это самое лучшее оправдание.
Что случилось, то случилось. Ужасно, конечно, что мы постреляли детей и женщин, но шел бой и солдаты вели себя соответственно боевой обстановке. Во время стрельбы они припадали на колено, приседали, как будто могли встретить ответный огонь. Ребята на самом деле думали, что воюют с "чехами". Нам казалось, что мы можем быть убиты. Возникала иллюзия того, что убивая стариков и детей, мы убивали боевиков.
Я не должен был этого делать. И сам не понимал, почему делал. Хотя, может быть, догадывался. Убийство становилось избавлением от зуда, который был способен свести с ума. Я чувствовал необходимость разрядиться и уже не упускал возможность убить, когда она появлялась.
Вдруг жизнь замерла, словно оборвалась. Так иногда останавливалось время.
Я остановился. Убивать уже было некого.
Выстрелить мне не пришлось потому, что стрелять было не в кого.
Солдаты еще долго бегали по селу, добивая домашних животных.
Я стянул брезентовый "лифчик" с рожками.
Иногда секунды кажутся вечностью. У меня возникло именно такое ощущение. Я застыл на месте.
Догорая, сигарета обожгла мне пальцы, и я прикурил от нее новую.
Солдаты были обвешаны всяким награбленным хламом. В грязных майках, потные, возбужденные.
Выкурив две сигареты, я услышал сзади себя голоса и обернулся.
На один из склонов шесть бойцов привели молодую женщину. Они выбрали ровное место и по очереди изнасиловали ее, потом изрезали ножами. Голый труп с раскинутыми ногами оставили валяться на земле.
Заляпанные кровью мы уходили из села, над которым стелился дым подожженных домов.
Происшедшее казалось невозможным, однако на войне столько невозможного оказывалось возможным, что я даже не пытался во всем этом разобраться. Я должен был сделать то, что приказано. Любая война жестока и бессмысленна.
Убивать легко. Намного труднее к этому привыкнуть: требуется какое-то время. В Чечне можно было привыкнуть ко всему. Меня не пугали никакие жертвы.
Война делала каждого прибывшего настоящим воином. Солдат становился способен убить любого – кого прикажут и где прикажут и при этом ни о чем не спрашивал. Ни одного дурацкого вопроса. Только став таким, можно было надеяться выжить.
Мне уже не удавалось испугаться того, что называется войной. Я убивал, чтобы самому остаться в живых. В кого стрелять разобраться было проще простого, ошибиться невозможно. Это расовая война. Это религиозная война.
Столетняя старуха могла пристукнуть меня так же намертво, как полный сил боевик. И десятилетний мальчишка тоже. В Чечне мне было некуда спрятаться.
Будущее "чеченов" не отличалось разнообразием. Каждый сам делал свой выбор. Все участвовали в войне.
Я брал на себя грехи России. Я взял на себя ее зло и отчаяние. Расстреливая людей, я не хотел думать о том, что сошел с ума. У многих людей бывают еще более странные причуды. То, что мне не нравилась проклятая Чечня было моим личным делом. Причин у меня было более, чем достаточно. Мне просто повезло, что я сумел сохранить рассудок.
Что было правда в этой стране, можно ли ее найти, а если и можно, какое это имеет значение?
Когда я убивал, то всегда смотрел жертвам в глаза. Я не уважал убийц, которые способны нажимать лишь кнопки сброса бомб с самолета, летящего на большой высоте. Обычно эти герои были не способны нажать на спусковой крючок, чтобы произвести выстрел с расстояния метра.
Смерть любого "чечена" обязывала прямых наследников погибшего к мщению его убийце. Война уже не имела для меня прежнего смысла. Прошлое уже не могло вернуться. Да я и сам этого не ждал. Я уже был не в состоянии воспользоваться победой. Мне стало безразлично, кто победит в этой войне. Я исполнял свою войну, несмотря на то, что ощущал себя обреченным на поражение.
Я ощущал себя на грани безумия и понимал это. Война оказывалась слишком противоестественна и жестока. Чтобы выжить, мне пришлось изменить собственные мозги.
Мне нравилось убивать. Это было единственное, что удерживало от сумасшествия. Целью моей жизни стало – убивать.
Иногда мне становилось страшно. Я боялся Чечни, смерти и самого себя. Мне казалось, что кто-нибудь из моих солдат рано или поздно разрядит в меня весь магазин. На этой войне каждый ощущал себя в чем-то виноватым. Я никогда не отрекался от своих ребят, что бы они не совершали. Я никогда не обвинял их. Ничего не поделаешь, приходилось быть таким, чтобы выжить.
Я опять начинал думать о смерти. Последнее время только о ней и думал. Мне очень хотелось знать, что она думает обо мне. Вся моя жизнь прошла в попытках побега от смерти.
С полным содержанием романов можно ознакомиться на http://www.proza.ru/author.html?ermolov
http://www.litkonkurs.ru/index.php?dr=17&luid=4547
21
Наша рота выполняла интересную задачу в районе Кишим-Юрта. Мы должны были произвести "зачистку" села.
Следовало спешить и всю ночь мои бойцы прошагали ни разу не остановившись на отдых. Когда рассвело, сделали небольшой привал.
Я точно знал одно: я должен быть утром у высоты 1341. У меня была только одна цель – 1341. Смысл предстоящей ночи.
Мы охотились за боевиками, а боевики охотились за нами.
Внезапно я остановился и замер без движения. Война быстрее всего учит осторожности. Из тумана появлялись фигуры моих ребят. Я считал их по мере приближения. Все оказались на месте.
Тропа была достаточно широкой и удобной. Но при подходе к селу бойцы цепью разошлись по склону и почти бегом двинулись вниз по скользким от утренней росы камням.
Мы подошли к обыкновенному селу.
Его жители продолжали заниматься своими делами, не обращая на нескольких солдат никакого внимания, пока в село не зашли все мои ребята.
Совсем неожиданно жители забеспокоились, и тогда я приказал задержать двух подозрительных и привести их ко мне. Солдаты собрали целую толпу из чеченцев, которые кричали и не могли понять, что происходило.
Я оглядел чеченцев. Они напоминали мне стадо баранов. Трясущиеся, норовящие сбиться в одну шевелящуюся кучу. Жались друг к другу, словно это могло спасти их от смерти.
- Молчать! – закричал Самсонов. – Заткните свои поганые чеченские глотки!
На нас смотрели с тревогой. Одна из женщин что-то громко закричала и попятилась назад.
- Ты что, хочешь получить пулю? – спросил Самсонов. – Ты получишь ее.
Солдат вскинул автомат к плечу.
Гордеев повалил стоящего чеченца отличным ударом в затылок и ударил другого в голень. Петунину удалось нанести удар коленом прямо в пах ближайшему дикарю и полностью отключить его. Левков, менее быстрый, смог лишь ударить по лицу прикладом какую-то старуху.
Остальные бросились бежать от нас врассыпную.
Грохнула очередь, за ней другая и кто-то из солдат закричал:
- Так вам и надо, грязные ублюдки!
Я выстрелил в толпу и увидел, как после этого несколько человек упали. Чтобы как-то оправдать свои действия, я выстрелил еще. Когда участвуешь в абсурдной войне, то для придания ей смысла иногда делаешь что-то непонятное.
- Убейте их! – крикнул я. – Убейте всех до одного!
Но ребятам приказ убивать был не нужен. Капустин уложил двоих прежде, чем они поняли в чем дело. Вергасов попал в одного.
Огонь открыли все. Одни стреляли стоя, с руки, другие – опустившись на колено, третьи – лежа, сопровождая каждую очередь ругательствами или шутками.
Страх рассеял толпу. Однако бежать было некуда – пули летели со всех сторон. Повсюду раздавались крики и стоны.
Одна из женщин, упавшая ничком, была еще жива. Она оперлась на руку и, подняв голову, смотрела на солдат, что-то хрипя по-чеченски.
Меня разозлило ее сипение, и я подошел к ней сбоку. Только в последний момент она увидела пистолет. Откинув голову, она вцепилась зубами в мою руку. Левой рукой с размаху я ударил ее в подбородок, и, когда зубы разжались, выстрелил в голову.
Я нагнулся, чтобы осмотреть лежащие тела. Один из стариков еще дышал и, приставив "стечкина" к его уху, я нажал на спусковой крючок. Я ни о чем не думал. Все казалось правильным. То, что противник не сопротивлялся, не казалось мне противоречием.
Я просто отключился. Мой разум отключился. Я действовал, как заведенный. Без всякого понятия о смысле, о цели. Просто начал убивать кого мог и как мог. Что-то на меня нашло. Я никогда не думал, что на это способен.
Чувство злобы, переполнявшее меня, прорвалось и нашло выход.
- Кто-нибудь еще не знает, что нужно делать? – спросил я.
Солдаты стреляли по всему, что казалось подходящей целью.
Иногда оказываемое сопротивление только раззадоривало ребят.
Дверь дома оказалась закрыта на замок. Я с размаху ударил ногой в дверь, которая, треснув, распахнулась. В одном из углов что-то шевельнулось, и я выстрелил туда.
Все очень просто. Но только так и можно было завоевать Чечню.
Я начинал сознавать, что делаю. Мне было позволено все. Война не может быть ничем иным, кроме желания смерти и жажды крови, которая требует утоления.
Не надо было просить, плакать, сопротивляться – все было бесполезно.
Солдаты охотились на жителей. Достаточно было кому-нибудь показаться, как его убивали. Пули летели вдоль улиц, обстреливали дома, пронизывали окна.
Я вбежал во двор, наткнулся на корыто с водой, сорвал с веревок какое-то тряпье, бросил в окно гранату. В доме ухнуло, полыхнула вспышка, разлетелись стекла во всех рамах. Внутри раздались крики и громкий детский плач.
Разгром села продолжался не меньше часа. Я кидал гранаты в окна, затем, вбегая, бил длинной очередью справа налево.
В чеченском аду мы теряли многих ребят и должны были отомстить за них.
Солдаты сносили заборы, поджигали дома, убивали все, что могло быть живым. Если не стрелять по "чеченам", то нам в Чечне было просто нечего делать.
Все казалось слишком серьезно. Бойцы видели перед собой врагов, хотя и без оружия. В бою никто не способен спокойно рассудить, что происходит.
Несколько домов уже горело. Вокруг густыми клубами стлался вонючий, удушливый дым. Солдаты забрасывали в дома гранаты и продолжали быстро двигаться дальше. Вопли женщин и плач детей становился еще громче.
Это был бой по правилам войны. Точнее, без всяких правил. Лишь ненависть, жажда крови и стремление покончить с врагом любым путем, любой ценой.
У нас не было причин для убийства, только оправдания. Мы убивали, чтобы выжить и это самое лучшее оправдание.
Что случилось, то случилось. Ужасно, конечно, что мы постреляли детей и женщин, но шел бой и солдаты вели себя соответственно боевой обстановке. Во время стрельбы они припадали на колено, приседали, как будто могли встретить ответный огонь. Ребята на самом деле думали, что воюют с "чехами". Нам казалось, что мы можем быть убиты. Возникала иллюзия того, что убивая стариков и детей, мы убивали боевиков.
Я не должен был этого делать. И сам не понимал, почему делал. Хотя, может быть, догадывался. Убийство становилось избавлением от зуда, который был способен свести с ума. Я чувствовал необходимость разрядиться и уже не упускал возможность убить, когда она появлялась.
Вдруг жизнь замерла, словно оборвалась. Так иногда останавливалось время.
Я остановился. Убивать уже было некого.
Выстрелить мне не пришлось потому, что стрелять было не в кого.
Солдаты еще долго бегали по селу, добивая домашних животных.
Я стянул брезентовый "лифчик" с рожками.
Иногда секунды кажутся вечностью. У меня возникло именно такое ощущение. Я застыл на месте.
Догорая, сигарета обожгла мне пальцы, и я прикурил от нее новую.
Солдаты были обвешаны всяким награбленным хламом. В грязных майках, потные, возбужденные.
Выкурив две сигареты, я услышал сзади себя голоса и обернулся.
На один из склонов шесть бойцов привели молодую женщину. Они выбрали ровное место и по очереди изнасиловали ее, потом изрезали ножами. Голый труп с раскинутыми ногами оставили валяться на земле.
Заляпанные кровью мы уходили из села, над которым стелился дым подожженных домов.
Происшедшее казалось невозможным, однако на войне столько невозможного оказывалось возможным, что я даже не пытался во всем этом разобраться. Я должен был сделать то, что приказано. Любая война жестока и бессмысленна.
Убивать легко. Намного труднее к этому привыкнуть: требуется какое-то время. В Чечне можно было привыкнуть ко всему. Меня не пугали никакие жертвы.
Война делала каждого прибывшего настоящим воином. Солдат становился способен убить любого – кого прикажут и где прикажут и при этом ни о чем не спрашивал. Ни одного дурацкого вопроса. Только став таким, можно было надеяться выжить.
Мне уже не удавалось испугаться того, что называется войной. Я убивал, чтобы самому остаться в живых. В кого стрелять разобраться было проще простого, ошибиться невозможно. Это расовая война. Это религиозная война.
Столетняя старуха могла пристукнуть меня так же намертво, как полный сил боевик. И десятилетний мальчишка тоже. В Чечне мне было некуда спрятаться.
Будущее "чеченов" не отличалось разнообразием. Каждый сам делал свой выбор. Все участвовали в войне.
Я брал на себя грехи России. Я взял на себя ее зло и отчаяние. Расстреливая людей, я не хотел думать о том, что сошел с ума. У многих людей бывают еще более странные причуды. То, что мне не нравилась проклятая Чечня было моим личным делом. Причин у меня было более, чем достаточно. Мне просто повезло, что я сумел сохранить рассудок.
Что было правда в этой стране, можно ли ее найти, а если и можно, какое это имеет значение?
Когда я убивал, то всегда смотрел жертвам в глаза. Я не уважал убийц, которые способны нажимать лишь кнопки сброса бомб с самолета, летящего на большой высоте. Обычно эти герои были не способны нажать на спусковой крючок, чтобы произвести выстрел с расстояния метра.
Смерть любого "чечена" обязывала прямых наследников погибшего к мщению его убийце. Война уже не имела для меня прежнего смысла. Прошлое уже не могло вернуться. Да я и сам этого не ждал. Я уже был не в состоянии воспользоваться победой. Мне стало безразлично, кто победит в этой войне. Я исполнял свою войну, несмотря на то, что ощущал себя обреченным на поражение.
Я ощущал себя на грани безумия и понимал это. Война оказывалась слишком противоестественна и жестока. Чтобы выжить, мне пришлось изменить собственные мозги.
Мне нравилось убивать. Это было единственное, что удерживало от сумасшествия. Целью моей жизни стало – убивать.
Иногда мне становилось страшно. Я боялся Чечни, смерти и самого себя. Мне казалось, что кто-нибудь из моих солдат рано или поздно разрядит в меня весь магазин. На этой войне каждый ощущал себя в чем-то виноватым. Я никогда не отрекался от своих ребят, что бы они не совершали. Я никогда не обвинял их. Ничего не поделаешь, приходилось быть таким, чтобы выжить.
Я опять начинал думать о смерти. Последнее время только о ней и думал. Мне очень хотелось знать, что она думает обо мне. Вся моя жизнь прошла в попытках побега от смерти.
С полным содержанием романов можно ознакомиться на http://www.proza.ru/author.html?ermolov
http://www.litkonkurs.ru/index.php?dr=17&luid=4547
-
portishead
- Модератор
- Сообщения: 2002
- Зарегистрирован: Сб авг 24, 2002 06:00
- Откуда: город Сильвермун, что на карте Калимдора
- Контактная информация:
-
portishead
- Модератор
- Сообщения: 2002
- Зарегистрирован: Сб авг 24, 2002 06:00
- Откуда: город Сильвермун, что на карте Калимдора
- Контактная информация: